Неточные совпадения
Весело и бодро мчались мы под теплыми, но не жгучими лучами вечернего солнца и на закате, вдруг прямо из кустов, въехали в Веллингтон. Это местечко построено в
яме, тесно, бедно и неправильно. С сотню голландских домиков, мазанок, разбросано между кустами, дубами, огородами, виноградниками и полями с маисом и другого рода хлебом. Здесь более, нежели где-нибудь, живет черных. Проехали мы через какой-то переулок, узенький, огороженный плетнем и кустами кактусов и алоэ, и выехали на
большую улицу.
Он выкопал в земле
яму размерами 40 см3 и в ней развел
большой огонь.
В этих местах растет густой смешанный лес с преобладанием кедра. Сильно размытые берега, бурелом, нанесенный водой, рытвины,
ямы, поваленные деревья и клочья сухой травы, застрявшие в кустах, — все это свидетельствовало о недавних
больших наводнениях.
В верхней части река Сандагоу слагается из 2 рек — Малой Сандагоу, имеющей истоки у Тазовской горы, и
Большой Сандагоу, берущей начало там же, где и Эрлдагоу (приток Вай-Фудзина). Мы вышли на вторую речку почти в самых ее истоках. Пройдя по ней 2–3 км, мы остановились на ночлег около
ямы с водою на краю размытой террасы. Ночью снова была тревога. Опять какое-то животное приближалось к биваку. Собаки страшно беспокоились. Загурский 2 раза стрелял в воздух и отогнал зверя.
Тропа, по которой мы шли, привела нас к лудеве длиной в 24 км, с 74 действующими
ямами.
Большего хищничества, чем здесь, я никогда не видел. Рядом с фанзой стоял на сваях сарай, целиком набитый оленьими жилами, связанными в пачки. Судя по весу одной такой пачки, тут было собрано жил, вероятно, около 700 кг. Китайцы рассказывали, что оленьи сухожилья раза два в год отправляют во Владивосток, а оттуда в Чифу. На стенках фанзочки сушилось около сотни шкурок сивучей. Все они принадлежали молодняку.
Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую
яму.
Потом столбы уставили в
ямы и затем на тележках привезли
большие мотки проволоки.
Мне сердито захотелось вырвать, выломать бурьян, вытаскать обломки кирпичей, головни, убрать всё грязное, ненужное и, устроив в
яме чистое жилище себе, жить в ней летом одному, без
больших.
Особенно хорош сад, небольшой, но густой и приятно запутанный; в одном углу его стояла маленькая, точно игрушка, баня; в другом была
большая, довольно глубокая
яма; она заросла бурьяном, а из него торчали толстые головни, остатки прежней, сгоревшей бани.
Подойдя поближе, я увидел совершенно разложившийся труп не то красного волка, не то
большой рыжей собаки. Сильное зловоние принудило меня поскорее отойти в сторону. Немного подальше я нашел совершенно свежие следы
большого медведя. Зверь был тут совсем недавно. Он перевернул две колодины и что-то искал под ними, потом вырыл глубокую
яму и зачем-то с соседнего дерева сорвал кору.
— Медведь тоже с кобылой шутил, так одна грива осталась…
Большому черту
большая и
яма, а вот ты Кишкину подражаешь для какой такой модели?.. Пусть только приедет, так я ему ноги повыдергаю. А денег он тебе не отдаст…
И, должно быть, не одни студенты, а все случайные и постоянные посетители
Ямы испытывали в
большей или меньшей степени трение этой внутренней душевной занозы, потому что Дорошенко торговал исключительно только поздним вечером и ночью, и никто у него не засиживался, а так только заезжали мимоходом, на перепутье.
К концу XIX столетия обе улицы
Ямы —
Большая Ямская и Малая Ямская — оказались занятыми сплошь, и по ту и по другую сторону, исключительно домами терпимости.
— В Москве, сударь! в
яме за долги года с два высидел, а теперь у нотариуса в писцах, в самых, знаете, маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает. Да и какое уж его писанье! и перо-то он не в чернильницу, а
больше в рот себе сует. Из-за того только и держат, что предводителем был, так купцы на него смотреть ходят. Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим — и актец совершит.
— Вообще у нас порядку
больше. Лишнего не позволят, да зато и в
яму упасть не дадут.
Большов. Уж ты скажи, дочка: ступай, мол, ты, старый черт, в
яму! Да, в
яму! В острог его, старого дурака. И за дело! — Не гонись за
большим, будь доволен тем, что есть. А за
большим погонишься, и последнее отнимут, оберут тебя дочиста. И придется тебе бежать на Каменный мост да бросаться в Москву-реку. Да и оттедова тебя за язык вытянут да в острог посадят.
— Ведь все эти железные павильоны остались от прежней Московской Всероссийской выставки на Ходынке. Вот их-то в Петербурге, экономии ради, и решили перевезти сюда, хотя, говоря по совести, и новые не обошлись бы дороже. А зато, если бы стояли эти здания на своих местах, так не было бы на Ходынке тех рвов и
ям, которые даже заровнять не догадались устроители, а ведь в этих-то
ямах и погибло
больше всего народу.
После душной
ямы, после судов, кандалов и палок бродят они по всей своей воле, где захотят, где попригляднее и повольготнее; пьют и едят где что удастся, что бог пошлет, а по ночам мирно засыпают где-нибудь в лесу или в поле, без
большой заботы, без тюремной тоски, как лесные птицы, прощаясь на ночь с одними звездами небесными, под божиим оком.
Это очень удобно делалось: кожу сдирали, а труп бросали в
большую и глубокую помойную
яму, находившуюся в самом заднем углу нашего острога и которая летом, в сильные жары, ужасно воняла.
За казармами для этого нарочно была устроена
большая помойная
яма.
Сидя в вонючей
яме и видя все одних и тех же несчастных, грязных, изможденных, с ним вместе заключенных,
большей частью ненавидящих друг друга людей, он страстно завидовал теперь тем людям, которые, пользуясь воздухом, светом, свободой, гарцевали теперь на лихих конях вокруг повелителя, стреляли и дружно пели «Ля илляха иль алла».
«Их отцы старые, бедные их матери, которые в продолжение 20 лет любили, обожали их, как умеют обожать только матери, узнают через шесть месяцев или через год, может быть, что сына,
большого сына, воспитанного с таким трудом, с такими расходами, с такою любовью, что сына этого, разорванного ядром, растоптанного конницей, проехавшей через него, бросили в
яму, как дохлую собаку. И она спросит: зачем убили дорогого мальчика — ее надежду, гордость, жизнь? Никто не знает. Да, зачем?
Тонкий, как тростинка, он в своём сером подряснике был похож на женщину, и странно было видеть на узких плечах и гибкой шее
большую широколобую голову, скуластое лицо, покрытое неровными кустиками жёстких волос. Под левым глазом у него сидела бородавка, из неё тоже кустились волосы, он постоянно крутил их пальцами левой руки, оттягивая веко книзу, это делало один глаз
больше другого. Глаза его запали глубоко под лоб и светились из тёмных
ям светом мягким, безмолвно говоря о чём-то сердечном и печальном.
Это была бедная, маленькая деревенька, верстах в трех от
большой дороги и стоявшая в какой-то
яме.
В раннюю весну, в позднюю осень, в дурную погоду — она держится
больше в материке, в верховьях пруда; в теплое время, в летние жары — она гуляет по полоям, в травах и камышах; в холодное ненастье — жмется по течению материка к теплой навозной плотине; но особенно любит она держаться в
ямах, под спусками вешняка или под водяными колесами.
Среди этого ужасного состояния внутреннего раздвоения наступали минутные проблески, когда Бобров с недоумением спрашивал себя: что с ним, и как он попал сюда, и что ему надо делать? А сделать что-то нужно было непременно, сделать что-то
большое и важное, но что именно, — Бобров забыл и морщился от боли, стараясь вспомнить. В один из таких светлых промежутков он увидел себя стоящим над кочегарной
ямой. Ему тотчас же с необычайной яркостью вспомнился недавний разговор с доктором на этом самом месте.
Кабак находился, как уже известно, у околицы. Гришке пришлось, следовательно, повторить свое путешествие по Комареву. Конец был порядочный, и прогулка сама по себе не представляла
большого удовольствия, особенно в ночное время. Грязь и лужи покрывали улицы. Хворост, брошенный так только, для проформы, в глубокие
ямы, наполненные грязной жижей, обманывал ногу. Нужно было иметь кошачьи глаза и кошачью легкость, чтобы выйти невредимым из этой топи.
В профиль ее лицо еще строже: нос загнут, подбородок остр, и на нем
большая серая бородавка, выпуклый лоб тяжело навис над темными
ямами, где в сетях морщин скрыты глаза.
Шёпот Петрухи, вздохи умирающего, шорох нитки и жалобный звук воды, стекавшей в
яму пред окном, — все эти звуки сливались в глухой шум, от него сознание мальчика помутилось. Он тихо откачнулся от стены и пошёл вон из подвала.
Большое чёрное пятно вертелось колесом перед его глазами и шипело. Идя по лестнице, он крепко цеплялся руками за перила, с трудом поднимал ноги, а дойдя до двери, встал и тихо заплакал. Пред ним вертелся Яков, что-то говорил ему. Потом его толкнули в спину и раздался голос Перфишки...
Илья смотрел на неё и думал, что вот эта девочка живёт одна, в
яме, работает, как
большая, не имеет никакой радости и едва ли найдёт когда-либо радость в жизни.
Раиса медленно отодвинулась в сторону, Евсей видел маленькое, сухое тело хозяина, его живот вздувался и опадал, ноги дёргались, на сером лице судорожно кривились губы, он открывал и закрывал их, жадно хватая воздух, и облизывал тонким языком, обнажая чёрную
яму рта. Лоб и щёки, влажные от пота, блестели, маленькие глаза теперь казались
большими, глубокими и неотрывно следили за Раисой.
— Нет, барин, шабаш! Было попито,
больше не буду, вот тебе бог, не буду! Все эти прежние художества побоку… Зарок дал — к водке и не подходить: будет, помучился век-то свой! Будет в помойной
яме курам да собакам чай собирать!
Васильков. А! Вы вот чего боитесь? Вот какое бесчестье вам страшно? Не бойтесь! В
яму попадают и честные люди, из
ямы есть выход. Бояться Московской
ямы хорошо, но
больше надо бояться той бездонной
ямы, которая называется развратом, в которой гибнет и имя, и честь, и благообразие женщины. Ты боишься
ямы, а не боишься той пропасти, из которой уж нет возврата на честную дорогу?
— Что ж делать, ваше благородие! Ведь здесь не
ям, а разгон
большой. Прикажете поставить самовар?
В несколько мгновений мы оба одеты, бежим в фруктовый сад, расположенный позади нашего дома, — и под старой яблонью, в глубокой
яме, торопливо вырытой в рыхлой весенней земле
большим Давыдовым ножом, скрывается навсегда ненавистный подарок крестного отца, так-таки не доставшийся в руки противному Транквиллитатину!
Галкина поймала его на этом и пристроила к богатой купчихе лет сорока, сын ее был уже студент на третьем курсе, дочь — кончала учиться в гимназии. Купчиха была женщина тощая, плоская, прямая, как солдат, сухое лицо монахини-аскетки,
большие серые глаза, скрытые в темных
ямах, одета она в черное платье, в шелковую старомодную головку, в ее ушах дрожат серьги с камнями ядовито-зеленого цвета.
Одноглазый (снимает повязку, оглядывается). А! Помолись! (Мгновенно правой рукой выхватывает шпагу, а левой пистолет и становится спиной к стене, обнаруживая
большой жизненный опыт. Пауза.) У некоторых под плащами торчат кончики шпаг. В
большой компании меня можно убить, но предупреждаю, что трех из вас вынесут из этой
ямы ногами вперед. Я — «Помолись». Ни с места! Где дрянь, заманившая меня в ловушку?
Две звезды
большие сторожами в небесах идут. Над горой в синем небе чётко видно зубчатую стену леса, а на горе весь лес изрублен, изрезан, земля изранена чёрными
ямами. Внизу — завод жадно оскалил красные зубы: гудит, дымит, по-над крышами его мечется огонь, рвётся кверху, не может оторваться, растекается дымом. Пахнет гарью, душно мне.
Перед сидящими развешено было
большое полотнище, из чистых простынь сшитое (так рассказывали батенька), и впереди того горело свечей с десяток. В вырытой нарочно перед полотнищем
яме сидели музыканты: кто на скрипке, кто на басу, кто на цымбалах и кто с бубном. Когда собралось много, музыка грянула марш на взятие Дербента, тогда еще довольно свежий. Потом играли казачка, свадебные песни, а более строились. Собравшиеся, наслушавшись музыки, желали скорее потешиться комедным зрелищем.
Двор был тесный; всюду, наваливаясь друг на друга, торчали вкривь и вкось ветхие службы, на дверях висели — как собачьи головы —
большие замки; с выгоревшего на солнце, вымытого дождями дерева десятками мертвых глаз смотрели сучки. Один угол двора был до крыш завален бочками из-под сахара, из их круглых пастей торчала солома — двор был точно
яма, куда сбросили обломки отжившего, разрушенного.
Анна, раздевая вечером меня и такого же маленького в то время моего двоюродного брата, рассказала нам, что при отводе Сганареля в
яму, в которой он должен был ожидать смертной казни, произошли очень
большие трогательности. Храпон не продергивал в губу Сганареля «больнички», или кольца, и не употреблял против него ни малейшего насилия, а только сказал...
Оба мы, то есть я и мой ровесник — двоюродный брат, долго ворочались в своих кроватках. Оба мы заснули поздно, спали дурно и вскрикивали, потому что нам обоим представлялся медведь. А когда няня нас успокоила, что медведя бояться уже нечего, потому что он теперь сидит в
яме, а завтра его убьют, то мною овладевала еще
большая тревога.
Мавра Тарасовна. А не хочешь в
яму, так Платону кланяйся, чтоб он заплатил за тебя; и уж
больше тебе доверенности от меня не будет.
— А так, несчастный человек, ваше превосходительство, — уклончиво ответил Ручкин и потом уже прибавил шепотом: — Караванного Сосунова помните, ваше превосходительство? Он самый… В
большом несчастии находится и скрывается от кредиторов: где день, где ночь. По старой памяти вот ко мне иногда завернет… Боится, что в
яме его заморят кредиторы.
Это была
большая комната со сводами, с липким каменным полом, освещенная одним, сделанным в углу, окном; стены и своды были выкрашены темно-красною масляною краскою; в почерневшем от грязи полу, в уровень с ним, были вделаны две каменные ванны, как две овальные, наполненные водою
ямы.
Умирай же, богач, в стужу сильную!
Бедняки пускай осенью мрут,
Потому что за
яму могильную
Вдвое
больше в морозы берут.
А там, за темно-синими струями реки, за желтыми песками мелей и лугового берега, привольно раскинулась необозримая даль, крытая зелеными пожнями, сверкающими на солнце озерами, заводями, полóями [Полóй — более или менее обширная
яма вблизи лугового берега
большой реки.
Зимница, где после целодневней работы проводят ночи лесники, —
большая четырехугольная
яма, аршина в полтора либо в два глубины.
За эти несколько часов Рыков изменился неузнаваемо: лицо осунулось и стало синеватым, глаза глубоко ввалились; орбиты зияли в полумраке
большими, черными
ямами, как в пустом черепе.
И мною, мало-помалу, овладело неприятное чувство. Сначала я думал, что это досада на то, что я не в состоянии объяснить простого явления, но потом, когда я вдруг в ужасе отвернулся от огонька и ухватился одной рукой за Пашку, ясно стало, что мною овладевает страх… Меня охватило чувство одиночества, тоски и ужаса, точно меня против воли бросили в эту
большую, полную сумерек
яму, где я один на один стоял с колокольней, глядевшей на меня своим красным глазом.